Случай из практики и комментарий к ним

В нашей критике единодушно отмечалась удача кабардинского писателя Алима Кешокова, создавшего широкое эпическое полотно о подвигах народа в Отечественной войне. Его роман «Сломанная подкова» стал заметным явлением в советской литературе. Об этом писали «Правда», «Литературное обозрение», «Новый мир», «Литературная газета» и другие органы печати.
Я написал: «единодушно»… Однако это не совсем точно, если вспомнить двухподвальную статью о «Сломанной подкове» в газете «Кабардино-Балкарская правда», принадлежащую перу Аскерби Шортанова. Разделавшись в одной фразе с уже вышедшими к тому времени статьями Л. Якименко, Н. Джусойты, И. Козлова («…рецензии Л. Якименко, Н. Джусойты и И. Козлова… пытаются поднять значимость романа.
Их отзывы в общем-то носят аннотационно-рекламный характер. Они не обладают аналитическим зарядом»), А. Шортанов на двенадцати колонках «высокого подвала», занимающих добрую половину газетного разворота, продемонстрировал нам пример «аналитического заряда».
Основная посылка настолько наивна, что, не делай автор статьи таких грозных и далеко идущих выводов («незрелый» роман, написанный «понаслышке», «всякие небылицы, унижающие достоинство и славу бойцов», «здесь все ложно и смешно…»), не будь, повторяю, таких выводов, можно было бы просто улыбнуться и отложить газету… В самом деле, ну разве можно полемизировать на таком уровне, когда автор просто не делает разницы между героями романа и конкретными личностями, которые в жизни занимали те же посты, что персонажи «Сломанной подковы»! А. Шортанов прямо говорит:
«Ведь эти люди — не плод художественного вымысла. Они скопированы, списаны с натуры…» Для Шортанова нет «магического кристалла» искусства. Он думает, что должность определяет характер. И его с этой позиции «аналитического заряда» не сдвинешь. С ужасом пишет А. Шортанов: «Первый секретарь обкома партии прямо заявляет на страницах романа: «Мы ясно не видим, по какой дороге нам идти…» «Если партийное руководство республики было на уровне изображаемого в романе,— продолжает он,— то можно заключить, что вся партийная организация Кабардино-Балкарии в целом не блистала в те годы…» Простите, товарищ, но по такой административно-кадровой логике не «блистал» и весь генералитет и Ставка не «блистала», если у А. Корнейчука в пьесе «Фронт» выведен отрицательный командарм Горлов. А мы гитлеровцев-то разбили как-никак… И в жизни, а не на сцене! А. Шортанов полагает, что Алим Кешоков поставил «в неловкое положение не только людей, но и саму историю» (?), когда посмел развернуть в романе спор о принципах формирования национальных дивизий.
Была, мол, «директива», и никто по этому вопросу не дискутировал. Верно, была директива. Но ведь до нее кто-то все-таки взвешивал все за и против?
В жизни (по опыту А. Шортанова) таких дискуссий он не помнит. Но в романе они не только могут быть, эти споры, но их просто не может не быть, если автор всерьез озабочен «аналитическим зарядом» — историческим ракурсом  событий с дистанции лет.
Так же категорически А. Шортанов отрицает за автором романа право на изображение сцены передачи коров колхозникам в преддверии немецкой оккупации. «Могут спросить меня: были же факты раздачи коров? Возможно, кое-где и были. Но не это же было главным в те дни в жизни колхозного крестьянства…» Вот те и на! Какой уж тут роман напишешь, если надо, по Шортанову, непременно изображать «главное в жизни»,— очевидно, в данном случае батальные эпизоды и те случаи эвакуации скота, которые были «правильным» решением вопроса. Но как быть вообще с «неправильными» решениями? Не изображать их вовсе?
Декретирование, примитивное понимание задачи литературы, как это ни покажется на первый взгляд парадоксальным, обычно оборачивается незнанием самой… действительности. Оставим на время «магический кристалл» и обратимся к фактам жизни того времени.
Передо мной официальный документ — из архива г. Нальчика (ф. 1, оп. 1, дело 321, стр. 1). Распоряжение секретаря обкома от 3 октября 1942 г., где говорится, что скот, розданный колхозникам под расписку, равно как и остальной, «собрать, поставить на фермы и эвакуировать». Значит, не только в фантазии писателя А. Кешокова, а в жизни была ситуация, когда скот временно раздавался колхозникам?
А критик заявляет: «Никакой проблемы по этому вопросу не возникало в те дни в Кабардино-Балкарии». Как видим, возникали проблемы. И эта и другие. В местной молодежной газете «Советская молодежь» от 21 марта 1974 г. (то есть уже совсем недавно) тоже подтверждается, что в интересах сохранения поголовья часть скота была передана колхозникам республики на временное хранение. При этом, кстати, выясняется еще одно обстоятельство: мера эта была вовсе не «неправильным», а очень даже «правильным» решением. Порою единственно правильным, так как в трудные годы отступления скот мог забить горные дороги, блокировать их для воинских частей и эвакуировавшихся госпиталей… Были и такие «проблемы». А. Шортанов же с его такой знакомой нам позицией ухода в литературе от всяких проблем к «директивам» напрасно бросает тень на автора романа «Сломанная подкова», заявляя, что А. Кешоков «недостаточно глубоко изучил архивные материалы тех лет. А писать исторический роман «понаслышке» и на основе только своих личных эмоций — нельзя». Как мы убедились, и архивы и «эмоции» в романе А. Кешокова не противоречат друг другу.
Прошу прощения у читателя, но факты требуют уважения, потому приведу еще один пример тщетной апелляции А. Шортанова к «жизни». Есть в «Сломанной подкове» эпизод с повстанческим отрядом Якуба Бештоева. Отряд этот в обстановке тяжелых боев с противником вынужден был отойти от Элисты, которую он прикрывал, к границам своей республики. А. Кешоков рисует драматический период, когда кавалерийская дивизия, разделив на две части остатки своего состава, вынуждена была действовать на разных участках прорываемого фронта.
Этот эпизод тех лет, вполне понятный каждому фронтовику, под пером А. Шортанова неузнаваемо изменяется: «Никто не говорит, что не было в 115-й кавдивизии отдельных случаев дезертирства, но массового бегства с фронта Отечественной войны не было… И кто же, спрашивается, возглавляет этот «беглый отряд»? Националист, изменник, враг народа Якуб Бештоев. Что может быть более оскорбительного для ныне здравствующих, а тем более погибших бойцов и командиров национальной дивизии!» Вчитайтесь в эту тираду. Не правда ли, по Шортанову, считается доказанным, что в романе отряд Бештоева — «беглый отряд», что сам командир Бештоев — «националист», «изменник», «враг народа»… А ведь все это чистейшей воды (точнее, не очень даже чистой воды!) выдумка. В романе действия Бештоева вызваны суровой необходимостью войны, более того, в данном эпизоде оправданны.
А в жизни? Опять ссылаюсь на архивный материал: доклад штаба реальной 115-й кавдивизии о ходе боев в указанный период, подписанный фамилиями командира Скорохода, комиссара Иголина, начштаба Эхохина, где четко и ясно определяется как боевая задача усиленному кавалерийскому эскадрону (оказавшемуся в том же положении, что и отряд Бештоева в романе Кешокова) — «не допустить переправы противника» через Маныч. Для этого и «отходил» Бештоев в южном направлении… При чем же здесь страшные слова о «враге народа», который якобы показан как герой?..
Да, без знания действительности не может быть серьезной литературы. Но для знания самой жизни мало одной демагогии. Вот первый вывод из подобных уроков. Надо уважительно относиться к фактам жизни и истории.
И второй вывод, который как-то неудобно даже адресовать профессиональному критику: литература — не иллюстрация, герои — именно «плод художественного вымысла»; в задачу романиста не входило и не могло  входить «списывание» «своих героев с известных тогдашних партийных и советских работников республики».
В отличие от А. Шортанова я не хочу подозревать его в том, в чем он сам подозревает А. Кешокова, полагая, что роман написан «в угоду каких-то литературных комбинаций». Я думаю, что дело обстоит тут просто: А. Кешоков писал роман «в угоду» правде, а А. Шортанов оказался профессионально не очень подготовленным критиком. Если он серьезно захочет сделать выводы, он может в будущем избежать подобного провала.
Но вот второй пример — и сложнее и непонятнее для меня.
Лев Озеров, поэт и критик, выступил в журнале «Новый мир» (№ 5, 1974 г.) со статьей на злободневную тему о комплиментарной критике. Если А. Шортанов больше подчеркивает «очернительство» в своем подопечном авторе, то Лев Озеров высмеивает умилительность и восторги. Он не без основания замечает, что захваливание в критике вредно и потому, что уравнивает плохих и хороших поэтов.
И часть примеров его подтверждает это красноречиво. Но неясен один момент: почему он обратился к примерам лучших советских поэтов — Л. Мартынова, Б. Слуцкого, Е. Винокурова,— которых якобы просто «принято» хвалить (?). Ведь и Лев Озеров и мы все понимаем, что «принято» бывает хвалить вовсе не хороших поэтов, а тех, кого «принято»… Хорошие поэты и без «похвал» проживут. Странная это борьба с комплиментарностыо, если она понимается как насильственная суровость к истинному таланту и стыдливое умолчание о бездарностях, превозносящих друг друга и как «принято» и «как не принято»!
Реальная польза выступления Льва Озерова была бы несравнимо большей, если бы он не ограничился указанием на болезнь при стыдливом подозрении, что и здоровые тут виноваты.
При чем здесь, скажем, «комплиментарность», если К. Ваншенкин в коротком выступлении на страницах «Правды» говорит о значении творчества Л. Мартынова? Есть в статье Л. Озерова и другие странные пассажи.
О чем же свидетельствуют эти два, таких, казалось бы, далеких, примера из практики?
О дурной привычке подверстывать соображения и раздражения по конкретным поводам к какой-нибудь «кампании». Это делается порой и полуинстинктивно. Не нравится какой-то поэт, какая-то книга. Вместо того, чтобы найти причину своей неудовлетворенности, попытаться определить жизненные и эстетические корни как явления литературы, вызвавшего протест, так и собственного отношения к нему, автор почему-то обязательно подыскивает расхожие клише, ищет модную облатку своей пилюле. Сейчас критика борется с «комплиментарностью» — ага,  вот вам еще примерчик! «Очернительство»? Пожалуйста, вот вам!…
Так не может развиваться наука о литературе.
В последние годы появился еще один стереотип — «тайны»… Один молодой критик без тени юмора написал: «Мучительна и непостижима» для С. Куняева тайна совести и звезд…». Вот до чего может довести человека игра в «тайны» и «непостижимости»! Уже и совесть — тайна! Ну и ну!
Клишеобразная критика, сама того не замечая, обедняет методологию, сводит многообразие жизни и литературы к примитивным моделям.

Журнал «Юность» № 12 1974 г.