Высадка в Нормандии 8 июня
Ничего с кораблем не случилось. В пять утра меня разбудил вестовой, принёсший чашку чая. Отменно, как все дни, позавтракав, в 5.45 мы отправились на катере объезжать весьма официально корабли с поручением от старшего коммодора. Прибыв на первое же судно, мы учтиво осведомились, спокойно ли прошла на судне ночь, и в ответ услышали: «Нет, не совсем. Четверо убитых, двадцать раненых».
Утро было мирное, красивое; солнце сквозило через облака, утренний ветер начинал подергивать рябью стеклянно-гладкую воду. Стоянка спала — суда неподвижны, берег пуст.
Мы подплыли к другому командному судну, вставшему на якоре в виду Берньера. Нас с полковником оставили тут дожидаться попутной амфибии. Но десантные амфибии еще не отправлялись на берег. Прождав некоторое время напрасно, мы заметили неуклюжую баржу — малый танконосец, идущий к берегу с тяжелым грузовиком на борту. Мы окликнули баржу, она взяла нас. Теперь мы плыли к берегу над подводными Берньерскими скалами — теми самыми, которые так спешно наносились, на карту полмесяца назад.
Плыли медленно. Утреннюю тишину вдруг нарушила отрывистая дробь выстрелов, блеснули вспышки огня из домов и берньерской церкви. Там происходила какая-то стычка. Позже нам рассказали,— не знаю, правда ли это,— что в Берньере были сброшены парашютисты в подкрепление немецким снайперам; в частности, они засели в знаменитой норманнской колокольне, господствующей над всей местностью. Выбить врага, не разрушив городка, будет трудно. У низа колокольни уже зияет дыра от снаряда.
Мы осторожно шли к берегу. Несколько судов уже торчало на скалах — громадных, смутно маячащих под водой скоплениями водорослей. На носу матрос мерил футштоком глубину: шесть футов, пять, четыре фута, шесть, четыре, три — и тут же мы напоролись на скалу. Баржа с трудом снялась, попятилась назад. Я сказал старшине-рулевому:
— Мне эти скалы немного знакомы. В отлив ни за что здесь не пройдете, лучше подождем, пока вода подымется на фут, на два, я смогу указать тогда проход.
Отошли подальше, остановились. Мне не ждалось. Исчезала всякая надежда увидеть Берньерское взморье во время отлива. Теперь я уже не смогу проверить высоту скал и расположение подводных зарослей. Через двадцать минут мы, опять тронулись.
Я указал курс:
— Правьте на церковь, но, учитывая ветер, возьмите слегка правее.
Старшина странно взглянул на меня, одетого в морскую форму. Он ожидал не сухопутных слов, а флотских: «держать на церковь», «право руля»… Мы медленно шли вперед. При мне не было морской карты, я мог лишь приблизительно и смутно определять положение, и через несколько минут мы опять сели на скалу! На этот раз что-то заскрежетало, и, когда старшина дал задний ход, один из гребных винтов сломался. Мы все же снялись, но плыть к берегу становилось все трудней. Ветер свежел и, ударяя в широкий верх грузовика, все время сбивал баржу с курса. Мешало также сильное течение. Нам потребовалось почти два часа, чтобы одолеть эту милю расстояния, но наконец мы пристали к песчаному твердому пляжу, и грузовик вывез нас на берег. Кроме нашей баржи, никто в эту малую воду не рискнул пройти скалы.
Мы подъехали к. пункту высадки десанта. Бой за Берньер, видимо, закончился, но нам сказали, что в городке полно снайперов. Меня тянуло взглянуть на церковь, но для этого не было ни малейшего военного резона, а ведь глупо подставлять себя, под пулю из любви к норманнской архитектуре. Так что мы занялись осмотром береговых оборонительных укреплений. Доты тщательно замаскированы, но сооружены весьма плохо. Внутри у некоторых такой вид, будто немцы еще минуту назад были здесь,— все их снаряжение валяется нетронуто, даже стоит невыпитая бутылка вина. Видимо, наши опасаются тут минсюрпризов — и я тоже ни к чему не прикоснулся!
В береговом заградительном вале проделаны проломы, и здесь прошли танки, по этим вот мостам, наведённым через рвы; вот еще заграждения, и снова десантная застрявшая техника.
Мы поговорили на берегу с солдатами. Они рассказали о бое в Берньере, о том, что восьмеро из снайперов оказались француженками, одетыми в немецкую форму; их без промедления расстреляли. Правда ли это? И если правда, то какие были у этих женщин мотивы — политические? Или же любовные?
Мы направились взморьем на запад. Позади, в заливных лугах между церковью и дюнами, танки тральщики расчищали местность от мин, и видом и действием напоминая сеноворошилки. Но взрывается вдруг мина, черная пелена дыма застилает танк — и сходство кончается.
Миновали дзот, сооруженный из бревен и песка,— на японский, пожалуй, образец. Уже близился полдень.
Стояла полная вода, и на берегу кипела деятельность… Причаливали и разгружались огромные понтонные плоты, битком набитые техникой и людьми. Все наличные десантные средства — от танконосных барж до грузовиков-амфибий — доставляли на берег свою долю груза. Сойдя на сушу, солдаты осматривались, осваивались; кто поопытней, рыл щель от налетов, сушил мокрую одежду, варил обед. Прислонясь к телеграфному столбу у железнодорожной ветки, гардемарин писал домой первое письмо.
Поодаль продолжалась расчистка побережья от мин; там то и дело взрывы и дым.
Мы подошли к Курселю, порядочных размеров городку с небольшим портом. Курсель славен устрицами. Опять доты, причем некоторые построены солидней, в «тодтовском» стиле. У входа в гавань — весьма продуманная система крытых траншей и огневых, точек, защищенных противотанковым рвом.
Траншеи ведут к блиндажу,— видимо, здесь был командный пункт. Разрушения заметны в большинстве домов. Они тут не разбомблены, как наши лондонские, а пробиты снарядами — сотнями снарядов.
Сквозь зияющую в стене брешь видна офицерская столовая. Немцы здесь обосновались с комфортом: к камину пристроили красную кирпичную плиту, оборудовали стойку; на стойке в несуразном соседстве — бутылка из-под шампанского и стакан, доверху налитый молоком. В стороне — рояль, струны искромсаны осколками. На стенах, рябых от осколков, нацистские плакаты: орел с земным шаром в когтях, на шаре — свастика; слева надпись — «В победу наша вера», справа другая — «В верности сила и честь».
В порту тишина. Витрина ресторанчика по-прежнему приглашает к устрицам и креветкам. И устричные отмели уцелели — вон они, за высокими проволочными заборами… В бухте уже разгружаются баржи. Все вокруг тихо и мирно — напоминает Ирландию.
Прошли немного дальше, и полковник наткнулся на старых друзей судового священника и еще нескольких офицеров,— с которыми не виделся со времени отбытия на азиатский фронт. Вспомнили общих знакомых. Полковник стал объяснять, почему в джунглях были у нас неуспехи. Новоприбывшие идут там сразу в бой — под японские воинственные вопли.
А надо настраивать бойцов на то, что в джунглях война необычная, полная опасностей и страхов.
Поодаль четверо солдат прислонились к старой садовой стене у бреши, пробитой снарядом. В пролом стены видно, как другие роют в саду окопы, разбивают палатки. Солдаты предостерегли нас, что идти вверх по дороге опасно, в лесу еще хватает снайперов. Решив спуститься на взморье, мы опять перешли через речку и направились болотом, изрытым воронками от бомб. Во рву увидели лежащий танк, экипаж стоит около. Офицер-танкист рассказал нам:
— Пробиваться здесь было туго, дюны сплошь в невидных издали заграждениях, а с холмов за дюнами — минометный огонь. Пробились и увидели, что тут затоплено, но прежде головной танк плюхнулся во взорванный кульверт за речкой. Местные жители очень помогли нам. Показали, где шлюз, чтобы воду спустить, Мы нагребли на танк земли, щебня, пошли дальше. А во рву я потому застрял, что он под водой был незаметен.
Мы прошли через дюны на взморье — на узкую теперь, в какой-нибудь десяток футов, полосу, и от этого она казалась еще гуще заполненной людьми и техникой. Стали разыскивать коменданта пункта высадки — мы не прочь были отплыть на его «джипе» амфибии. Но потом рассудили, что мы тут всего лишь наблюдатели, а коменданту «джип» нужен для дела. Дождались попутной баржи, доставившей нас на ближайшее командное судно. Там знакомый офицер из штаба сказал мне, что переправиться на наш корабль удастся не так скоро, и пригласил пока подкрепиться в кают-компании. Нам горой навалили тушенки с горохом. Стали расспрашивать, как идет сражение на суше, и мы проинформировали, не ручаясь за точность. Взамен нам рассказали, что нового на море. Так мы делились новостями под нечастый аккомпанемент артогня. Но тут судно вздрогнуло — гораздо сильней, чем от орудийного залпа. Оказалось, что невдалеке десантная баржа подорвалась на мине.
Мы вышли на палубу, понаблюдали проходящие суда:— в основном это были теперь десантные транспорты и грузовые торговые. Потом нас переправили на другое командное судно, стоявшее в нескольких милях. Там мы, к нашей досаде, обнаружили, что катер на корабль только что отошел; а другой попутный ожидается через два с половиной часа. Я спустился в офицерский салон, попытался сделать кой какие записи, но в салоне было тепло, душно, слипались глаза. Вернулся на палубу, услышал сирену воздушной тревоги. Орудия соседнего крейсера бухали теперь чаще, другие корабли тоже обстреливали сушу интенсивнее. Из-за холмов поднялся вдруг огромный столб черного дыма, подобно джину в сказке,— вспучиваясь, заполняя небо. Чей это нефтесклад горит, было неясно. Я заметил, что артобстрел направлен влево, чуть повыше взморья. Признак нехороший: накануне немцы были оттеснены от этого участка на десяток миль. Потом мы узнали, что немцы танковым ударом почти достигли побережья, прежде чем удалось их отразить.
Мы вернулись на свой корабль только вечером.
Мне предстояло отбытие в Англию. А не хотелось, я как-то сжился уже с местом, с его военными контрастами — с мирным бытом взморья и грозной опасностью за холмами.
Отбыл я на том же торпедном катере, который доставил меня в Нормандию. Обратный переход был
тише. Пасмурно, дождь временами. Я стоял на палубе, покуда не смерклось,— глядел на конвои идущих к фронту судов. Но их было меньше вчерашнего, и подчас море вокруг было пустынно, лишь на горизонте виднелись дымы.
Сыро, темно. Я сошел в штурманскую рубку, там парень лет двадцати прокладывал на карте курс через проходы в минных полях. Хотя качало слабей, чем в тот раз, но стоять удавалось с немалым трудом: катер внезапно взбрасывало, с дребезжанием кидало вниз, опять вверх, опять вниз… В рубке у меня завязался разговор с пожилым инженер-капитаном. Я рассказывал — и, кажется, чересчур многословно — о ранних днях войны и о теперешних научных новшествах. Он прислушивался с интересом и пониманием.
И это последняя оставшаяся в памяти картина: ярко освещенная клетушка рубки, разостланные на столе морские карты, а кругом — шум волн и рев машины.
Я задремал стоя.
Потом на море стало тише. Я выглянул: мы проплывали уже мимо Фортов и несколько минут спустя подошли к пристани.
Перевод с английского О. Сороки
под редакцией академика Н. В. Белова.
Журнал Юность № 10 октябрь 1973 г.
johngonzo 