Высадка в Нормандии 7 июня
Встал, как и накануне, в пятом часу утра и вышел на палубу. Серело предрассветно. Ветер вроде бы убавился, но повернул теперь к северу и подымал волну. Я стал прогуливаться по палубам; в 5.30 ко мне присоединился коммодор. Я сказал ему, что если хотим попасть сейчас на берег, то надо отплыть не позже 5.45, иначе отлив помешает.
Коммодор подошел к вахтенному офицеру узнать насчет катера. Я же пошел в каюту за всеми нужными вещами и только повернулся выходить оттуда, как вдруг рвануло, грохнуло, запахло дымом. «Прямое попадание, — подумал я, — и где-то тут рядом». Действительная, а не воображаемая опасность как-то даже взбодрила меня. Я вышел на палубу: бомба угодила в носовую часть, футах в тридцати. Минуты не прошло, как пламя поднялось уже до верха мачты. Ветер относил пламя назад, на меня, через тамбур сходного люка. Я мысленно прикинул: попадание пришлось не весьма для нас удачно. Стоим, носом к ветру, он гонит пламя на корабль, и у огня все шансы распространиться. На море сильная волна, вряд ли удастся благополучно спустить шлюпки — к тому же их почти наверняка не хватит на всех. Я, пожалуй, один здесь на борту без спасательного нагрудника, окрещенного моряками «Мей Уэст». А ведь я достал себе отличный нагрудник, но забыл его в штабе. Пришла на память статистика бомбежек: из каждых трех кораблей, пораженных бомбой, на одном разгорается пожар; вспомнились обгорелые остовы судов в порту Триполи. Но это не пугало, думалось об этом просто, как о непреложном факте…
Забегали пожарные группы, подтаскивая, шланги. Пробежал мимо офицер с небольшим ручным огнетушителем. Опять послышался гул самолетов, и ожила повсюду зенитная пальба. Самолеты шли высоко в небе, это были, без сомнения, наши «спитфайры». Но бомбежка взвинтила у всех нервы, и стрельба велась уже без разбора.
Через очень короткое время пламя стало, однако, сникать. Я подошел поближе. На краю палубы лежал, привалившись к поручню, один из зенитчиков, без сомнения, мертвый — явственна была смертная бледность, искаженность лица,— а еще и десяти минут не прошло с момента падения бомбы.
Пламя уже почти угасло. «Инцидент, я думаю, исчерпан,— сказал подошедший ко мне коммодор.— Надо ехать на берег». Он окликнул проходящий катер, и мы спустились по мотавшемуся на ветру шторм-трапу. Накануне вечером я видел, как сгружали целый дивизионный штаб — от генерала и вплоть до капрала-сигнальщика,— спускали в катер без особых церемоний, на леерах. Но на мне морская форма, а морякам положено самим спускаться. Выбрав момент, когда катер сблизился с бортом, я прыгнул и, к счастью, не промахнулся. Это был, собственно, не катер, а донельзя странный американский бот — нечто ревущее мотором и бросаемое качкой во все стороны. У нас был выбор: либо лежать в трюме, не высовывая носа и ничего не видя, либо же высунуть нос — и тут же окатит волной, как из ведра. Коммодор, одетый в полную форму, долго ухитрялся оставаться сухим, но под конец нахлынула неожиданно высокая волна и промочила его насквозь.
Мы с трудом подвигались к берегу. Кругом тихо — стрельба вся прекратилась. Суда стоят на якорях.
Несколько катеров и амфибий в движении. Берег виден теперь яснее — поселок Ривьер, дюны обширного Ёртоского болота. На берегу нагромождение танко-десантных барж, застрявших на отмели. У рулевого приказ — к берегу не причаливать, и он весьма неохотно вел свой бот к земле. Еще на глубоководье мы вдруг застряли, сев на что-то: возможно, наткнулись на подводное препятствие, но, скорее, это была затонувшая баржа или сухопутная машина. Освободились мы не сразу. Вокруг виднелись другие потерпевшие аварию суда. Мы поняли, что до берега добираться сможем разве что вплавь. Пробовали окликать грузовики-амфибии, но они проходили слишком далеко от нас или же направлялись от берега.
Оставалось одно: возвращаться на корабль. Теперь мы плыли прямо против ветра, очень медленно. Нас било волной. На душе у нас стало тяжело. В такую погоду практически невозможно будет доставлять на берег снабжение и подкрепления атакующим частям.
Вернулись мы на корабль часа через два. Подняться на борт было еще труднее, чем вчера. Оба судна качало, оставалось, улучив момент и прыгнув, ловить трап. Мы с коммодором вымотались, вымокли, продрогли, но быстро ожили за кофе и сосисками.
Приходилось пережидать. Стояла высокая вода. На взморье сейчас мало что увидишь, да и не попадешь туда — слишком сильная волна, катерам теперь не подойти к борту без риска столкновения. Общество в кают-компании собралось смешанное: генерал и при нем полковник; американский майор и старший коммодор. У моего коммодора понемногу поднялось настроение, он принялся рассказывать забавные истории, и, не долго думая, мы сели играть в покер — не на деньги, а на выпивку. Капитан любезно делал вид, что не замечает нарушения порядка. В душе все мы чувствовали, что непогода решает судьбу всей операции,— фортуна явно поворачивалась к нам спиной. Неужели наступал исторический реванш за 1588 год?.. Я вспомнил, как метеорологи жаловались на «целый сгусток циклонов, какого не бывало в июне на памяти живущих». Плохая погода продлится до среды, а в среду днем, возможно, переменится, но полагаться на это нельзя…
Но тут, словно по волшебству, непогода кончилась.
Тучи ушли, ветер упал, море почти сразу же успокоилось. На корабли, на береговые леса и поля пролился яркий, сильный свет солнца. Вся стоянка как бы встряхнулась и ожила. Транспорты-танконосцы двинулись выгружаться. Пошли к берегу грузовые суда. Море закишело мелкими суденышками. Коммодор отправился на торпедном катере с докладом. Я же вместе с майором-американцем снова поплыл на берег, и на этот раз моя попытка увенчалась успехом. Грузовик-амфибия доставил нас прямиком на место, высадил на землю Франции как раз в одном из тех пунктов, рельефом которых я так часто занимался, историю и геологию которых знал уже досконально.
У майора был слегка растерянный вид. Ему требовалось сейчас добраться в штаб корпуса, мы пошли с ним от берега вместе. Военная полиция нас не окликала. Картина вокруг была неправдоподобная.
Неровная шеренга застрявших десантных барж; вереница боевых машин, идущих на холмы; там и сям побитая и разбомбленная техника, брошенные танки. Разного рода десантные службы разбивают палатки-посты, обозначают их флажками. Военные полисмены регулируют движение. Ряды лежащих трупов, прикрытых одеялами. И солдат какой-то — успел раздобыть свой первый сувенир, пару деревянных сабо.
Мы шли по пыльной дороге, ведущей от взморья; здесь видны были следы сильной бомбежки, артобстрела. Развалины домов напомнили мне Плимут. Мы стали подниматься на холм. Первые увиденные нами жители были крестьяне в синих блузах, молчаливые, почти угрюмые. Я не отметил и следа того энтузиазма, с каким встречали нас в Триполи арабы и даже итальянцы. Прошла женщина и улыбнулась, но еле заметно. Дома на холме меньше подверглись разрушениям, крылечки увиты розами, но на розах пыль, повсюду пыль — дорожная и от бомбежек.
Улицей идут двое: мужчина средних лет с женой. У мужчины интеллигентный вид. Местный учитель, должно быть.
— Бонжур, монсир — поздоровался я. Мы немного поговорили.
— Я пять лет ждала этого дня,— сказала жена.
— Вы произвели на нас впечатление мощи, какого немцы никогда не производили,— сказал муж.—Немцы бежали поспешно, бросая все — продукты, свиней, даже кур своих и кроликов. Вчера их было тут сорок солдат, а сейчас — никого. В последние дни нам приходилось несладко — на деревню упало много бомб, десятерых жителей убило.
— Надеюсь, что на этом война для вас кончится,— сказал я. Они учтиво поддакнули, но без особой убежденности.
Немного погодя я очень вежливо заговорил со встречными монашенками, но наткнулся на ледяную
и немую добродетель.
Майор сел на попутную машину. Я пошел дальше один, прошел еще деревню и на скрещении дорог
увидел непохожих на французов людей, сидящих вокруг памятника павшим. Я не сразу понял, что это пленные,— сидят себе под охраной немногих сидящих сбоку конвоиров-автоматчиков. Немецкая толпа эта в своей серо-зеленой форме выглядела разношерстно: мелькали восточноевропейские или азиатские лица; вид у всех был хоть и оторопелый, но свежий — сражаться им пришлось явно не больше нескольких часов.
Я направился на поиски немецкой береговой батареи, пошел по тропинке, по-видимому, свободной от мин, но она уперлась в колючую проволоку, в очередное минное поле. Пройдя через зеленеющую пшеницу и осмотрев воронки по пути, я вышел на другую тропку, где встретил солдат. Они справились у меня, не заминировано ли тут я спросил их, где расположена батарея, и сержант вызвался проводить меня. Я знал, что он ведет меня не к той батарее, но, не желая обидеть, пошел с ним. Он расспрашивал о ходе операции; у них у всех я отметил жадный интерес к новостям. Я несколько удивился, встретив наконец солдат, живо интересующихся ходом войны, которую они ведут.
Я осмотрел батарею, сделал снимки. Пехота сплошной лентой поднималась от берега по тропе. Во всем чувствовалось теперь оживление, убыстренность. Становилось жарко, я был слишком тепло одет, но сбросить с себя ничего не решался — не хотел ронять достоинство офицерской касты. Из солдат же многие шли раздевшись.
Сойдя по соседней тропке на взморье, я встретил нашего штабного офицера, прибывшего сюда с первым эшелоном. Мы постояли с ним на дороге, поговорили. Виднелись кое-где минные поля, проволочные заграждения — все это весьма напоминало английские оборонительные сооружения 1940 года, но выглядело даже как-то менее внушительно. На той стороне рва валялась убитая корова, окостенело и нелепо задрав ногу.
Неожиданный выстрел, треск черепицы; вероятно, неприятельский снайпер, но сказать наверняка нельзя, внимания особого никто не обращает. Позднее я узнал о снайперах несколько больше. Очевидцы делились впечатлениями, один из присутствовавших офицеров делал подробные записи. Он хотел составить общую картину всего; надеюсь когда-нибудь прочесть его рассказ.
Идти дальше было нельзя — там взрывали прибрежные мины, чтобы расчистить подходы. Все прятались при этих гулких взрывах, столь знакомых мне по полевым испытаниям, и, простясь с офицером, я направился вдоль берега. Вот и заграждения, бревенчатые скаты, ежи — все это я так часто видел, всматриваясь через лупу в аэрофотоснимки, и наносил затем на карту. Я подошел взглянуть поближе. Там усердно работала команда по расчистке заграждений. Добровольцы взбирались на столбы, обезвреживали мины. Они пожаловались мне на опасный непорядок: работа работой, но разве это справедливо — создавать взрывную волну в то самое время, как они тут с минами возятся. Я сфотографировал их за работой, чувствуя себя тоже не слишком уютно — я ведь сам находился не дальше от мин, чем они. Однако вряд ли взрыватели у мин настолько уж чувствительны.
Время от времени слышался слабенький свист, и мы прятались по укрытиям, но прятались обычно
лишь после взрыва, чтобы уберечься от падающих с неба осколков и обломков.
Поток сгружаемой техники то густел, то прерывался. Начальник пункта высадки сказал, что дела еще невпроворот. Слишком мало выделено людей.
Они мне рассказали, как проходила высадка десанта. Лейтенант, молодой крепыш, был ранен при штурме в плечо, но ему забинтовали кое-как, и он остался в строю. Эти приятные и сметливые парни сделали мне ряд толковых замечаний относительно того, как улучшить оснащение; я пообещал сделать что смогу. Если опять станем когда-либо высаживать десант, нам придется серьезнее заняться разграждением: слишком много тут кругом десантных средств, подорвавшихся на минах или напоровшихся на препятствия.
Пока мы разговаривали, снова двинулся поток техники. Один солдат заметил что-то в песке, остановил окриком танк и вытащил прямо из-под него мину. На взморье в изобилии виднелись донные мины.
Встречались тут и скрытые мины-ловушки; если бы не остерегавшие меня солдаты, я почти наверняка наткнулся бы на которую-нибудь. Неподалеку продолжали подрывать препятствия, в воздух взлетали увесистые куски стали. Мы укрылись за севшими на песок баржами. Солдаты пили суп из консервных банок; меня угостили взбадривающими таблетками, весьма действенными, и спросили, что нового. Чувствовался живой, но лишенный тревоги интерес. Я поделился с ними своими — уже староватыми — новостями.
Кругом все опять стало тихо — ни орудийного огня, ни самолетов. Я пошел взглянуть на немецкий
дот. Пушка, нанесшая нам при штурме такой урон, лежала теперь разбитая у дота, и на ней сушили
мокрую одежду. Это напомнило мне 1939 год и белье, развешанное на линии Зигфрида. А фортификации здесь убогие; я и раньше не слишком верил в Атлантический вал, но сейчас меня так рассердила глупая неряшливость постройки, что прямо хоть пиши в организацию Тодта и требуй увольнения виновных! Дот взяла штурмом пехота, понеся при этом довольно большие потери. У немцев же убитых очень мало, но пленных взято порядочно.
День медленно клонился к вечеру. Я направился к тому участку взморья, где мной был предсказан
торфяной и глинистый грунт. Так и есть! Именно там, где в семнадцатом веке находился Абль. Именно там, где в неолитическую эпоху напластовался этот грунт поверх глин последнего ледникового периода. И в грунте этом, как мухи в янтаре, увязли все виды техники, кроме «джипов»: и танки, и грузовики, и даже трехосные амфибии. Одни сейчас вытаскивались, другие снова застревали. «Всегда одно и то же,— подумал я.— Пусть я прав, пусть даже знаю, что прав, но нет во мне беспощадной напористости, необходимой, чтобы убедить других в моей правоте и заставить их сделать по-моему. Все это так не нужно, всего этого барахтанья в грязи могли бы избежать, когда бы не считали, что мои возражения чисто теоретического и статистического свойства, и людям практическим можно от них отмахнуться».
Придя на условленное место встречи с американским майором, я не застал его там и не спеша направился вдоль взморья, очень широкого и плоского в этот час отлива. Миновал еще несколько групп немецких пленных, гуськом грузившихся на суда.
Снова встретил у воды начальника пункта высадки. Уже вечерело, движения на берегу отмечалось мало. Не на чем было и отплыть. Но тут мы увидели грузовик-амфибию в полумиле от нас. По лужам, мимо побитых барж, мы побежали туда. Прилив заливал уже отмели. Машина как раз входила в воду, но мы крикнули водителю, он остановился, взял нас на борт.
Амфибия доставила нас на командное судно, откуда — после нескончаемого ожидания — мы на боте добрались до нашего корабля.
Вечер был славный, тихий, сулил погоду еще лучше нынешней. Я ощущал необычную радость: несмотря на всю сумятицу и неумелость, здесь что-то наконец делается, и все, кого я ни встречал, так бодры и радушны, и чувствуешь — они двигают дело не просто по долгу службы, а по собственному своему стремлению.
В кают-компании сел с нами офицер, обошедший и объехавший сегодня всю линию фронта. Он рассказал, чем заняты сейчас различные войсковые соединения; к северу от Кана, сообщил он, начинает развиваться контратака. Масштаб войны все еще очень мал: за один этот летний день на попутных «джипах» и пешком офицер обошел весь фронт. Час спустя он отбыл обратно в Англию с докладом.
А покамест пятеро нас здесь осведомлены о событиях второго дня на втором фронте, лучше, чем кто бы то ни было. Долгий это был день, полный, перемен и контрастов, бездействия и деятельности, ветра и солнца. Сегодня ночью у Люфтваффе реальный шанс уничтожить с воздуха наше сосредоточение на берегу и суда на стоянке. Но, хотя зенитная стрельба уже началась, мне было все равно, сон свалил уже меня на койку.
Журнал Юность № 10 октябрь 1973 г.
johngonzo 